svetonebo | Раз-два-три

Он смотрит, как она курит, завернувшись в простыню. Она сгорбилась так, будто плачет. Он осторожно дотрагивается до нее, и она быстро поворачивается к нему. Клубы дыма, ясный взгляд, искорка в глазах.
- ...мммм....
- Влад.
- Да,.. Влад. Хочешь сигарету?
У него сводит живот и с гораздо большим удовольствием он бы сейчас проглотил омлет и огромную чашку кофе, но... сигарета тоже сойдет.
Она поворачивается, чтобы отдать ему зажигалку, и простыня спадает с плеч на кровать. Он автоматически отмечает, какие складки легли красиво, а какие можно бы... Незаметно трясет головой и прикуривает сигарету.
- Ты не волнуйся, я скоро уйду.
Слышен ее тихий ответный смешок.
- Вот это мы вчера дали стране угля... Где же я туфли потеряла? - не у него, а скорее в пространство спрашивает она.
Он улыбается пересохшими губами. Вчера они отмечали отличную сделку. Похлопывания по плечу, алкоголь, слишком легкие закуски, слишком громкий смех. Потом другой клуб, более шумный и прокуренный, и вот уже некоторые из партнеров теряются в толпе, а кто-то просто уехал домой, и их остается трое. У всех троих галстуки давно съехали на бок, и они срывают их дружно после очередной текилы. А потом он помнил бурное веселье, песни из собственного горла и как впивался пальцами в чье-то горячее бедро, стараясь закатить юбку повыше, как шептал, роняя слюну, какие-то бредни в ухо, в мочке которого колыхалось огромное серебристое кольцо. Помнил такси, и его мутило на каждом повороте, и на каждой кочке к горлу подкатывала реальность, но он умудрялся целовать ей руку, а свою запустил в ее теплое декольте.

Влад.
Он сидит среди камышей. Солнце припекает макушку, вокруг кружатся пара оводов. Он боится их, но сидит, затаившись. А еще он порезал ногу травой, она саднит, и он время от времени облизывает палец и прижимает его к царапине.
Он ощущает себя совершенно счастливым. Он смотрит на девичью загорелую спину, которая на плечах уже начала облезать, и эта спина кажется ему прекрасней всех в мире. Капли воды стекают по спине, когда она ловко отжимает свои косички и разбрасывает их по плечам. На спине три родинки, он уже знает это, три вершины ровного треугольника, одна чуть побольше других.
Вот она натягивает сарафан, это сигнал, ему нужно быстро уйти, не нужно, чтоб она его заметила.

Лика.
Он смешной, этот мальчишка. Сопит в камышах так, что даже лягушкам его не перекричать. И есть что-то тянуче-сладкое в том, что он там, из камышей смотрит на нее, а она делает вид, что не знает этого...
Какая теплая вода в реке. Блики переливаются на поверхности, как золотые рыбки.
Плечи печет. Опять сгорели. Значит опять бабуля намажет их на ночь сметаной.
Какие-то дядьки вдруг появляются совсем рядом и спрашивают дорогу к соседнему селу, она охотно отвечает, широкими жестами показывая расстояния и повороты. Чувствует их липкие взгляды на своих ногах, сутулится, понимая, что в свои тринадцать слишком выросла из прошлогоднего сарафана.
Когда они просят проводить их и показать дорогу, она бросает взгляд на камыши и, кажется, даже видит среди стеблей внимательный сероглазый взгляд, потом упрямо отбрасывает косички за спину, они мокро шлепают по плечам, выпрямляет худенькую спину и, старательно шагая "от бедра", выходит на тропинку впереди своих попутчиков, громко рассказывая им что-то смешное.

Он откидывается на теплую, мятую подушку, ощущая похмельное головокружение. Она вытягивается рядом, обнимает свою подушку обеими руками, устраиваясь на нее щекой. Он рассматривает ее ресницы, круги туши под ними, спутанные пряди волос на лбу. Сдерживает себя, чтобы не дотронуться до них.
Она чувствует его взгляд и улыбается уголком губ. Неужели он не понял? А может так и лучше. Наверняка - так лучше.

Влад.
Он задыхается. Сил совсем нет. Он старается кашлять негромко - разбудит родителей, расспросов не оберешься. Зажмуривает глаза - и у него сразу же кружится голова. Ее крики там, в камышах. Какая-то, даже со спины, издалека, непристойная возня тех двоих мужиков, их хриплые разговоры, запах дешевого табака. И страх, неконтролируемый, толкающий в спину, подступающий к горлу.
Он потом будет уверять себя, что ничего не смог бы сделать. Его, семилетнего, они бы просто откинули подальше, а подходить туда, видеть ее там... Он не мог, просто не мог...

Она лениво соскальзывает с кровати, подбирает на полу трусики, расправляет комочек платья. Застегивает огромные серьги-кольца. Грациозно изгибается, чтобы поймать молнию платья на спине. Он перехватывает застежку из ее пальцев и аккуратно тянет ее вверх. Застегнув, он продолжает одной ладонью держать ее за плечо, а указательным пальцем другой руки коротко и осторожно трогает родинки на спине. Раз-два-три. Равносторонний треугольник, одна вершина чуть больше других.

Потом он будет стоять под окнами больницы и бесконечно просить медсестру, чтобы впустила его. Она сначала хмуро будет прогонять худющего мальчишку, потом, словно подобрев, станет забирать у него наспех сорванные букеты васильков и дикого горошка и уносить их внутрь. И однажды, прижав палец к губам, проведет внутрь его самого, держа крепко за руку. В комнате будет пахнуть хлоркой и чем-то болезненным, и он увидит загорелую спину среди белых простыней с синими штампиками. И родинки на этой сгорбленной спине, как равносторонний треугольник...
А потом она уедет, и на следующее лето не вернется, и потом тоже, снова и снова. А ему будет сниться эта спина, и запах, и то, как он так и не коснулся их - раз-два-три...
----

Ну, что скажешь?...